Сергей Филиппович Гончаренко (1945-2006), — гениальный поэт-переводчик, испанист, верный сын Отечества. Этими словами уже сказано многое. Если уточнить, что за свою творческую жизнь он переложил на русский язык более 150 авторов из Испании и Латинской Америки, опубликованных в полусотне монографий и сборников, издал около 80 научных трудов в области лингвистики, то становятся понятны его масштабы как профессионала. К тому же, в зрелые годы литературный мастер стал доктором филологических наук, профессором, заведующим кафедрой перевода. Он долгое время занимал должность проректора по научной работе в Московском государственном лингвистическом университете (МГЛУ), бывшем «инязе», полное название которого – Московский государственный институт иностранных языков им. Мориса Тореза. Вышло около десятка его поэтических сборников, которые можно прочитать и скачать на личном сайте: http://sfgoncharenko.ru/, а важным итогом творческого пути стало издание 3-томного собрания сочинений, куда вошла докторская диссертация по основам теории испанской поэтической речи.
Выдающегося литератора оценили не только в России, но и за рубежом. Гончаренко был избран действительным членом Российской Академии Наук, почётным членом Испанской королевской академии. При жизни публиковались рецензии на его труды, а после смерти были написаны воспоминания современников, где освещены различные граны одарённой личности. Его называют «великим русским поэтом», «колумбом и послом испанской поэзии», «лучшим глашатаем испанской культуры в России».
Моё прижизненное посвящение Сергею Филипповичу включено в поэтический сборник «Семь лучей» (Москва, «Лицей», 1993), который он получил с дарственной надписью. Там я предпринял первую попытку обобщённо осмыслить внутреннюю, а не внешнюю сторону деятельности Поэта.
«Пусть на дворе и мор, и мразь, и мрак,
И на душе порой такая мука!
И нудно про прогресс долбит наука,
И враг засел у самых верхних врат.
Нас не лишит лукавый всех отрад.
Тому, кто не продал ему ни звука,
Рука Господня — в помощь и порука
Небесных сил, что выше всех оград.
Придёт пора и бренный мир прейдёт,
И канут в бездну чёртовы качели,
И всех Судья в путь дальний позовёт.
Чрез горы лжи и вечные метели
На крыльях ангельских немногих унесёт
К иным мирам, что оные не зрели.
Теперь пришло время вникнуть в детали творческого наследия гения, как литературные, так и биографические, вспомнить историю наших с ним отношений, чтобы дополнить уже имеющиеся мемуары и общедоступную информацию в интернете.
Часть 1. Воспоминания
Для меня Гончаренко-поэт – это старший брат или дядька «самых честных правил», оставивший глубокий след в памяти. Ведь в духовном плане преемственность идёт не по крови, а по плодам деятельности. Я тоже поэт, выпускник и преподаватель «иняза», профессиональный испанист. Именно Сергей Филиппович стал моим научным руководителем во время написания докторской диссертации по семиотике русско-испанских отношений, поскольку саму тему культурного взаимовлияния Испании и России я наследовал от него. Как потом оказалось, мы с ним в некотором смысле и земляки: ведь мать Гончаренко – Таисия Сергеевна Скоробогатая – родом с Кубани, а я появился на свет в Краснодаре. Не случайно, в последние годы жизни он обращался ко мне – «родной», что меня глубоко трогало и обязывало.
Впервые я увидел, а точнее внимательно разглядел, Сергея Филипповича на занятиях по теории и практике перевода с испанского языка. Это был красивый, голубоглазый блондин высокого роста, элегантно одетый, с аристократическими манерами. Однако тогда учитель не произвёл на меня сильного впечатления. Он несколько отстранённо, издалека рассуждал о своём сложном предмете, находясь в состоянии, похожем на полудрёму. Преподаватель иногда даже зевал. Когда очередь доходила до поэтических примеров, его лицо озарялось внутренним светом.
«Был красным ветер вдалеке,
в горах зарей зажженный.
Потом струился по реке –
Зелёный.
Потом он был и синь, и жёлт,
и… наконец счастливый,
тугою радугой взошёл
над нивой».
(Федерико Гарсия Лорка, перевод С.Ф. Гончаренко)
Когда на старших курсах студенты стали выбирать темы для дипломных работ, я решил переводить и комментировать биографию Мигеля де Сервантеса, классика мировой литературы XVII века. Отчасти потому, что у нас, «испанцев», был культ «Дон Кихота», которого мы читали в оригинале, а отчасти потому, что купил в издательстве «Прогресс» книгу: Fernando Diaz-Plaja «Cervantes. La amarga vida de un triunfador» (Фернандо Диас-Плаха. Сервантес. Тернистый путь победителя). В ней было немало стихов главного героя и выдающихся современников «золотого века испанской литературы»: Лопе де Веги, Гонгоры, Кеведо. В качестве научного руководителя я решил выбрать Гончаренко.
Сравнительно незадолго до этого он опубликовал великолепную антологию «Испанская поэзия в русских переводах», охватывавшую несколько исторических периодов: от античной лирики, эпоса и романсеро – до поэтов «поколения 1898 года», времен гражданской войны и советской эпохи. Читая её можно было насладиться как испанскими оригиналами, так и их русскими версиями в переложении классиков отечественной литературы: Жуковского, Брюсова, Цветаевой, Эренбурга, а также современных мастеров слова, включая составителя сборника. Антология относилась к категории самых любимых книг, которые ночевали у меня под подушкой, а потом стояли на книжной полке, как иконы. К тому же, в то время я уже писал свои стихи и песни, считая себя бардом.
Сергей Филиппович воспринял мою просьбу спокойно, можно сказать, холодно, но не отказал. В ходе работы над дипломом он несколько раз назначал мне консультации, только почему-то не на кафедре, а в парткоме, где ему регулярно приходилось дежурить. Преподаватель обычно выбирал такое время, когда в этом официозном для меня помещении было тихо, чтобы мы спокойно могли обсудить детали поэтики испанских классиков. И ничего личного.
Однажды мой научный руководитель заболел. Чтобы не отказывать мне в консультации перед сдачей почти готовой работы, он предложил приехать к нему домой. Я сразу согласился, потому сроки поджимали. Домом Гончаренко оказалась обыкновенная квартира в пятиэтажке на Октябрьском поле, такой же «хрущёвке», как и наша в Кузьминках. Хорошо помню небольшую комнату Сергея Филипповича, которую можно назвать кабинетом писателя. Со всех сторон, кроме окна, она была окружена книжными полками. Разглядывая их издалека, я обратил внимание на большое количество испанских авторов. Видимо, это были поэты, избранные для чтения и перевода.
— Ты ещё не заболел этой болезнью? — спросил преподаватель.
— Какой болезнью, — удивился я и подумал о его простуде.
— Книгоманией. Она действует, как наркотик. Когда привыкаешь, оторваться уже невозможно.
— Я люблю читать! Но также уделяю много времени музыке, стараюсь заниматься спортом.
На пятом курсе, в 1981 году, когда перевод биографии Сервантеса был завершён, я попытался найти в лице Гончаренко покровителя для продолжения работы после окончания ВУЗа в качестве испаниста, но получил уклончивый ответ в форме рекомендации посоветоваться с другими преподавателями. Другим специалистом высокого класса по моей теме в инязе был Абрам Львович Штейн, профессор почтенного возраста, преподававший историю испанской литературы. У меня сложились с ним хорошие отношения, особенно после того, когда я в качестве курсовой работы сделал доклад по теме «Смысл образа Дон-Кихота». Однако Штейн тоже не проявил энтузиазма по поводу моего замысла стать испанистом. Чтобы смягчить вежливый отказ, он подарил мне с автографом свою монографию «Литература испанского барокко» и посоветовал обратиться с просьбой к Сергею Филипповичу. Круг замкнулся.
К счастью, к тому у меня времени сложились отличные отношения с преподавательницей кафедры страноведения – Людмилой Сергеевной Носовой. Будучи специалистом по Португалии и Бразилии, она вела у нас кружок по истории культуры иберо-американских стран. Там я сделал доклад о живописи Эль Греко, подготовил курсовую работу по католицизму в Латинской Америке, а, в конце концов, возглавил сам кружок. Носова доступно объяснила мне, что испанская тема в профессиональной области для узкого круга специалистов, можно сказать, «для избранных», и туда мне без блата не пробиться. В качестве альтернативы она предложила мне современные проблемы «революционного континента», где слышно было эхо кубинской революции, партизанской войны в Никарагуа и фашистского переворота в Чили. Увлеченный героической личностью Че Гевары, я стал изучать опыт партизанского движения по испаноязычным источникам. Это дало возможность рекомендовать меня в аспирантуру Института Латинской Америки АН СССР, где научные руководители быстро «поправили» революционно-романтическую тему. Они заменили партизан сначала на молодёжное движение, а потом – на профсоюзы. В качестве страны для специализации мне предложили Перу, где в то время находилась советская военно-авиационная база. Таков был социальный заказ эпохи.
Так, на десять лет были прерваны мои творческие отношения с С.Ф. Гончаренко. Однако очная аспирантура и академический институт – сами по себе большое благо! Помимо обязательных предметов, включенных в кандидатский минимум профессионального историка, я самостоятельно освоил классиков мировой философии, русской и советской литературы. Одновременно подготовил и прочитал на кафедре страноведения в МГЛУ спецкурсы по истории культуры Испании и Латинской Америки.
Резкий поворот в сторону Пиренейского полуострова произошел накануне 1992 года, когда на международном уровне отмечалось 500-летие открытия Америки Христофором Колумбом. Моя конкурсная работа «Открытие Америки глазами России», где речь шла о русских первопроходцах на Аляске, заняла одно из первых мест, и меня, исполнявшего в то время общественную должность председателя Совета молодых учёных, наградили профсоюзной путёвкой в Испанию. Сбылась многолетняя мечта – увидеть воочию страну изучения, побывать в Мадриде, Толедо, Севилье, Кордове, Гранаде!
После победы на конкурсе и незабываемой туристической поездки, руководство Торгово-промышленной палаты СССР пригласило меня сначала в качестве переводчика, а потом — консультанта павильона России на международную выставку EXPO-92, для которой я сделал двуязычный документальный фильм «Россия и Испания открывают друг друга». Семь месяцев пребывания в сказочно красивой Севилье, где были представлены все страны мира, произвели на меня такое сильное впечатление, что по возращению в Москву я не захотел больше работать в ИЛА, а направился в Alma Mater, родной «иняз».
Записавшись на приём к С.Ф. Гончаренко, проректору по научной работе, я первым делом подарил ему свою красочную брошюру «Rusia y España se descubren una а оtra», качественно отпечатанную в Севилье. Там были собраны самые уникальные и эффектные изображения из моего фильма. Сергей Филиппович, будучи ценителем раритетов, с любопытством стал разглядывать мою книжицу. А когда дошел до титульных листов старинных изданий Бальтасара Грациана, Фёдора Булгарина и партитуры Михаила Глинки, взял в руки лупу. Просмотрев внимательно при мне все документальные иллюстрации, он произнес с неподдельным удивлением: «Замечательно! Очень интересно! Не кажется ли Вам, что это хороший задел для будущей докторской диссертации? Только сформулируйте тему в филологическом ключе, потому в нашем Учёном совете пока нет докторов исторических наук». Немного растерявшись от такого великодушного предложения, я вежливо ответил, что мне надо подумать.
Тогда мне казалось, что академические формальности – это мелочи. Главное, что меня приняли в докторантуру! Одновременно я стал преподавать в МГЛУ по расписанию «почасовика» практику и фонетику испанского языка. В качестве компромиссной для историков и филологов методологии диссертации была избрана семиотика – наука о знаковых системах. Правда, мне пришлось немало поломать голову, чтобы в обосновании работы толком объяснить, что такое «семиотика исторического диалога».
И вот, когда я серьёзно углубился в теоретические основы нового направления лингвистики, обложившись томами крупнейших авторитетов в этой области и новейшими публикациями, вдруг Сергей Филиппович неожиданно позвонил мне домой (тогда мобильной связи ещё не было), и сразу задал лобовой вопрос:
— «Ты хочешь поехать в Америку?».
— «Латинскую Америку? – попытался я уточнить.
— Нет, в США.
— А это в связи с чем?
— Да, тут одна наша учительница вынуждена была отказаться от предложения преподавать русский язык в американском колледже, потому что там надо одновременно читать на английском языке курс Russian culture and civilizаtion. А она не потянет. Ты сможешь?
— Если подготовиться, как следует, конечно, смогу. А сколько для этого осталось времени?
— Нисколько. Завтра приходи срочно в ректорат и быстренько оформляй документы.
Далее произошло важное событие в моей жизни. Оно было связано с работой и проживанием в течение года в США, а именно в Utica Colledge of the Sycacuse University. Это отдельная тема, о которой здесь имеет смысл сказать только следующее. Американский опыт меня очень сильно отвлёк от проблем Испании, и одновременно закрепил на русской почве.
К тому времени у меня было уже немало философско-культурных публикаций, сделанных в рамках основанного мною Творческого объединения «Собор», в том числе авторская книжка «Крест над Крымом», подаренная Сергею Филипповичу. Между прочим, там была глава «На пути к Царьграду», которая вызвала у Гончаренко особый интерес. Располагая в США большим количеством свободного времени и великолепными библиотеками, я систематизировал накопленные знания в специальный курс. Одновременно узнал много нового в общем плане, что радикально обогатило мой опыт: тайны мировой закулисы, теория и практика лидерства, расовые проблемы, гендерный вызов и т.д.
В Россию я вернулся другим человеком. Ту же самую действительность увидел иными глазами, не только в смысле контраста между уровнем благосостояния на Западе и у нас, а – по существу. После штурма Белого Дома стало очевидно, что страна обманута и растерзана, а после изучения документальных исследований Энтони Саттона по конспирологии, которые я стал издавать на русском языке, мне открылись скрытые пружины многих политических событий XX века. С вершины таких откровений трудно было вернуться в прежнюю колею и, как ни в чём ни бывало, продолжать исследования по русско-испанской семиотике. Душа жаждала справедливости и реванша за униженную Родину!
На заработанные в США деньги я выпустил монографию «К пониманию Русского». Разумеется, она тоже была вручена моему научному руководителю в МГЛУ. Гончаренко отнёсся к ней очень доброжелательно, и в качестве дружеского обмена подарил мне свои поэтические сборники «Песочные часы» и «Речь от слова Река» (о них подробнее будет ниже). После прочтения моих трудов Сергей Филиппович стал смотреть на меня по-другому и сделал характерный для него организационный вывод: «Мы будем Вас готовить на заведующего кафедрой «Теории и истории культуры». Её сейчас возглавляет Степан Петрович Мамонтов, человек умный, почтенных лет, по характеру покладистый. Подружитесь с ним и договоритесь о сотрудничестве».
Вот так! Ещё не защищена докторская диссертация, а мне уже прочат кафедру. В действительности всё произошло иначе. С Мамонтовым, я быстро нашёл общий язык. В течение года вёл у него на кафедре семинар с привлечением почётных гостей из других ВУЗов, но о работе там в качестве доцента, а тем более — профессора, не было никаких договорённостей. Мне приходилось по-прежнему излагать первокурсникам основы испанской речи и только однажды удалось прочитать на языковой кафедре свой спецкурс по семиотике, так сказать в виде апробации.
Поскольку докторантура требует отчётности, я ежегодно докладывал Гончаренко о своих творческих успехах. Приносил для ознакомления первые главы своей диссертации, сильно переживая, что затягиваю по срокам. Чтобы смягчить восприятие острых проблем, я прилагал к своим научным текстам личные комментарии, а к одной из версий диссертационной работы предпослал в 1996 году специально написанное по этому поводу стихотворение:
Чтоб Вас, читатель, заинтриговать,
Чтоб Вы не бросили мой труд бесценный в урну,
И, просмотрев его, не оценили дурно,
Решил я сей сонет Вам предпослать.
Не год, не два, а лет так двадцать пять –
Читаю книги я, где вижу слово мудро,
Где Бог живет и отзвук жизни бурной
Чеканит философская печать,
Но в этот раз особая удача —
В разгар войны, где у меня свой личный счет,
Досталась мне сверхсложная задача:
Прочесть историю и провести расчет.
О чём она, хотите знать в придачу?
Тогда за мною – в умственный полет.
Реакция шефа, как всегда, была великодушной. Он делал какие-то небольшие замечания, комплименты, высказывал приемлемые пожелания. Иногда шутил с доброй иронией: «Ты не беспокойся. Если что, твои бумаги будут надёжно храниться в моём несгораемом сейфе».
Из бесед мне запомнился один его вопрос, который периодически повторялся, от встречи в встрече. Научный руководитель настойчиво просил меня объяснить в диссертации – зачем, в конце концов, нужно сравнение России и Испании, изучение их культурных связей, параллелей, совпадений и расхождений, которые до нас начал системно исследовать академик М.П. Алексеев.
Вообще, Сергей Филиппович вёл себя, как барин. То, что он любил курить, отвалившись на спинку кресла и перекрестив ноги, это было в порядке вещей. Однажды, во время творческой беседы шеф, прохаживаясь непринужденно по своему большому кабинету, прилёг прямо на подоконник, затянул сигару и стал размышлять вслух о вечности. Я всегда уходил из проректорского кабинета вдохновленный доверием и дружеским отношением.
Однажды произошла история, похожая на командировку в США. Только в этот раз поездка не состоялась. По очередному обмену преподавателями открылась вакансия в Автономном университете Мехико (La Universidad Autonoma de Mexico). Гончаренко решил отравить меня, посоветовав, как обычно, не тянуть со сбором необходимых документов. Надо ли тут объяснять мою радость? Ведь мне – специалисту, проработавшему 10 лет в Институте Латинской Америки АН СССР, за это время ни разу не удалось побывать ни в одной из иберо-американских стран! Разумеется, я дал согласие. Когда все необходимые документы были готовы, и мы уже ждали подтверждение от мексиканского университета, чтобы купить авиабилеты, загвоздка возникла из-за… электронной почты. У меня тогда не было своего e-mail, и для проверки корреспонденции приходилось постоянно наведываться или звонить в ректорат МГЛУ. Чтобы я каждый день не дёргал секретаршу, мне сказали, что сообщат, когда будет электронный ответ из Мехико. Подтверждение, действительно, пришло, но когда мне о нём сообщили, уже было поздно сдавать документы. В чём именно была причина задержки, я так и не понял. А в Латинской Америке, я до сих пор не побывал. Вот что значит ирония Судьбы!
Когда в 1995 году вышло 3-х томное собрание сочинений Гончаренко, он пригласил меня на свой авторский вечер в ЦДЛ. При входе в Малый зал Сергей Филиппович лично встречал каждого гостя. А среди таковых было немало знаменитых писателей, дипломатов, политиков. Хорошо помню, как шеф сидел в президиуме на сцене, развалившись в барской позе, и артистично, порой озорливо, декларировал свои лучшие переводы и вирши. Это был его звёздный час!
Среди прочего на том вечере поэт огласил «Рассказ морехода» по мотивам колумбийца Леона де Грейффа из серии «Под знаком Льва», образец интеллектуального фейерверка и фонтана образов.
Отдать швартовы! Паруса – под ветер!
Не спите, юнги, сукины вы дети!
Небось вчера на баб спустили деньги,
клянусь фок-мачтой, мaрселем и стеньгой!
Канат на кабестан! Не спите, черти!
Курс норд-норд-вест! Эй, духи водоверти,
грозящие и молнией, и громом,
клянусь, вы захлебнётесь нашим ромом!
Руку на фал! Верти! Держи! Лавируй!
На кренгельсах! А ну, встряхнитесь! Лирой
бряцая, я кричу: не спать на фоке!
Эй, вашу так! Лентяи! Лежебоки!
Были и другие интересные встречи с Гончаренко за пределами МГЛУ. Как действительного члена Ассоциации испанистов России, которую возглавил мой шеф, меня приглашали в посольство Испании, на различные мероприятия московского Института Сервантеса, художественные выставки, концерты в рамках недель испанской культуры и т.п. Общение с шефом на таких встречах обычно имело эпизодический характер, но всегда Сергей Филиппович вставлял какую-нибудь незабываемую фразу. Так, на выставке подлинных офортов Франсиско Гойи из серии «Капричос», в центре внимания которой находилась знаменитая картина «Сон разума рождает чудовищ», Сергей Филиппович отвёл меня в сторону и сказал: «Всё это позапрошлый век. Сейчас Запад в глубоком кризисе, в упадке. Будущее не за Европой и не за Америкой. Китай – вот кто демонстрирует подлинную силу. Я был недавно в Шанхае. По сравнению с ним – Нью-Йорк – это провинция».
Важным этапом проректорской работы Гончаренко стали две международные конференции испанистов России, проведенные по инициативе МГЛУ при содействии посольства Испании. Тематически они охватывали все исторические эпохи и возможные методологические подходы. Первая конференция проходила в Гранаде в феврале 1994 года, когда я находился в командировке в США, поэтому в печатном сборнике, вышедшем по итогам форума, не было моей статьи. Второй форум проходил в 1999 году непосредственно в МГЛУ с моим участием. На нём собралось около 300 специалистов. К прежним секциям была добавлена ещё одна «Испания и Россия: совпадения параллельных миров», полностью соответствовавшая духу моей диссертации. Здесь я огласил на испанском языке доклад «Las raíces de las relaciones entre Rusia y España» (Истоки отношений между Россией и Испанией»), который позже был опубликован в электронной форме на диске «Actas de la II Cоnferencia de Hispanistas de Rusia, 19-23 abril 1999 Editadas por la Embajada de España en Moscu».
Поскольку к тому времени сроки докторантуры истекли, а недописанная диссертация так и не была представлена Учёному совету, я перестал ходить на постоянные приемы к научному руководителю. Понимая мои творческие проблемы, Сергей Филиппович снисходительно предложил такое решение: «Ты, когда сделаешь книгу, отпечатай небольшим тиражом, и мы защитим её без проволочек, как готовую монографию».
Шеф был прав, но тогда меня увлекла идея иллюстрированного атласа по истории русско-испанских отношений, который я верстал в программе Page Maker, освоенной в ходе работы редактором журнала «Наследие предков».
После учреждения на границе тысячелетий собственного международного журнала «Атеней» отпала необходимость работать преподавателем МГЛУ. Меня захватила новая волна идей, проектов и связей. Я продолжал работать по испанской тематике, но уже в ином ключе: осмыслил опыт консервативной традиции и революции, наладил прямые контакты с русофилами в Мадриде, Барселоне, Валенсии, издал и прокомментировал книгу «Масонство» генералиссимуса Франсиско Франко, опубликовал сборник «Стрелы фаланги» Хосе Антонио Примо де Ривера. Сергей Филиппович не успел получить эти труды. И когда в 2006 году я узнал с большим опозданием о смерти Сергея Филипповича, проблема защиты диссертации по семиотике отошла на второй план.
Мне не удалось побывать на траурных проводах Гончаренко, ушедшего в иной мир 9 мая – в День Победы! – хотя они вылились в событие международного масштаба. Но я был приглашён на памятный вечер поэта, где собрались его родные и близкие. Они говорили о нём тёплые слова, цитировали его стихи и переводы. Когда мне предоставили слово, я вспомнил про образ эскалатора из подземного метро на Небо и прочитал то самое своё посвящение, которое позже было названо «Рука Господня».
Эстафету нашего доброго сотрудничества перенял Владимир Георгиевич Ушаков, давний приятель Сергея Филипповича, его однокашник с первого курса, а в то время – Директор центра Иберо-американских программ и руководитель Центра испанского языка и культуры МГЛУ. Я ему очень признателен за постоянное внимание и доверие. Благодаря приглашениям Ушакова мне удалось принять участие ещё в некоторых важных мероприятиях Ассоциации испанистов России, но это уже другая история. А здесь уместно упомянуть замечательный очерк его воспоминаний о С.Ф. Гончаренко, опубликованный в газете МГЛУ «Nota Bene!» и на личном сайте поэта: http://sfgoncharenko.ru/in-memoriam
Часть 2. Анализ мировоззрения
и поэтического творчества
Не претендуя на знание всех подробностей биографии своего Учителя, его профессиональной карьеры, личной и семейной жизни, которые частично изложены в мемуарах родных и близких, я попытался проанализировать мир его идей. Как известно, стихи поэта отражают его внутренние переживания, его мировоззрение, а в целом – его эпоху. Облачённые в изящную, эстетическую, форму, они ценны сами по себе как предмет искусства Мастера слова. Образно говоря, я плыл по реке его речи, следил за мельканьем зеркал и в бездне чернеющей ночи звезду его разыскал.
В литературном наследии Гончаренко я выделяю несколько основных тем, вместе образующих единое и противоречивое целое. Это – родные и семья, любовь в различных проявлениях, мастерство поэта и переводчика, отношение к Отечеству, к Богу, к смерти и бессмертию, парадоксы познания. Широк круг личных посвящений, что придаёт творчеству поэта внутреннюю диалогичность. Особое место занимают испаноязычные писатели и герои.
Сергей Филиппович по происхождению и по духу истинно русский человек, хотя среди его предков были малороссы, а по обстоятельствам эпохи был коммунистом. Он всегда с гордостью вспоминает свои родовые корни: «с Кубани – мать, дед – с Запорожья». Его отец – Филипп Иванович Гончаренко – был советским офицером в должности военного дипломата, что сделало возможным появление на свет нашего героя в Стамбуле в 1945 году. Родиться в Царьграде в год Великой Победы, – это ли не знак свыше! Нигде и никогда Гончаренко не называет себя «украинцем», ибо для него святые понятия – это Русь и Россия.
Всю жизнь родители радели над ребенком, передав ему чувство невыразимой любви и заботы. Эта любовь сквозит во многих строках и является главным стержнем всего творчества. Маму, даже после её смерти, он видит и слышит, как живую. С отцом прочно связан «тайной паутиной», и с лица поэта «тревожно глядят на мир его глаза». «Блудный сын» сильно переживает болезнь, операцию и смерть родителя, предчувствуя, что ему самому придётся пройти тот же путь.
Любимую, ненаглядную супругу – Наташу, Наташеньку, Натали – поэт воспевает в самых нежных, лирических образах. Для него она – «светлая свеча», вдохновляющая муза и заботливая жена, распростершая свои ангельские крылья. В совместном полёте с ней он прозревает «летальный выход в Лету».
Своим детям, рождённым Наталией Бородиной-Гончаренко в законном браке, он высказывает мудрые напутствия. К старшему сыну Филиппу обращается не как к «отпрыску», а как к потомку. Он просит его не забыть про казацкий прадедовский дом в станице Карасун. Красавицу и умницу дочь Елизавету/Лизу учит о великодушии, о внутреннем благородстве, о разнице между гордостью и гордыней. Младшего сына Павла/Павлика – наставляет быть настоящим мужчиной, казаком, достойным чести предков, и заклинает – не предай, не урони, не замарай, не обесславь! Отец учит наследников о «карме рода», переходящей от поколенья к поколенью, и о доблестном, «целебном труде», ведь одержимый творчеством поэт был прилежен и дисциплинирован в любой ответственной работе.
«Да, в труде, как мирном, так и ратном,
Все за Русь готовы лечь костьми».
Семья – это родовые и общественные связи. Однако, тема Любви у поэта не ограничивается семейными рамками. Эротика, для него – космическая тайна и загадка, а говоря словами часто цитируемого Кальдерона, для которого «вся жизнь есть сон», любовь – это лишь «осколок сна». Для неё «проснуться, это как присниться».
В одном из посвящений Гончаренко рассуждает, что любовь – это, может быть, даже не чувство, а «луч, приходящий к нам сквозь небеса». Она – поток волновой энергии, незримое биополе, порождающее чудеса. Когда два луча «встречаются в перекрестье», они взаимно пронизывают друг друга, преображая тела:
«Любовь – это ток. И чему удивляться,
Что светятся лица влюбленных любых».
Не называя женские имена, которые подразумеваются в размышлениях о тайнах Эроса, поэт подходит к ним по-философски. Одна любовь была ниспослана ему Богом, как Судьба, другая – совпадение в пространстве, но не во времени, а третья – «пасёт в очах зелёных чертенят». Герой, порой похожий на Дон-Жуана, не ищет любовь. Она сама его находит. И он не сопротивляется. Ведь Она выше разума и сил. Не мы у Неё первые, и не мы – последние, и никогда «не погаснет любви звезда».
Гончаренко-философ проходит сложный путь исканий и сомнений. Мир предстоит перед ним, как непостижимая бездна, полная противоречий и загадок. Здесь параллельно существуют ангельские души, подобные «шестикрылому Серафиму» и примитивные, «одноклеточные» существа. И чем они мельче, тем их больше! Как объединить высшее с низшим?
Кроме того, в человеческом обществе каждый имеет свой опыт, свой взгляд, своё мнение. Поэтому «одно и то же звучанье по-разному каждый поймёт». Видя бесконечные, часто бессмысленные политические баталии, Гончаренко честно признаётся, что не может встать на ту или иную сторону: «пойдешь направо и погубишь друга, пойдешь налево – ворога спасёшь».
Истинный поэт это, прежде всего, Мастер. Ему дано не плоско-геометрическое, а иное, внутреннее зрение, «третьим глазом». Ему ведомо, что «все сомненья и тревоги – сна магического призма», что «слова все суетны и мелки», а спасителен только созидательный труд. Правда, часто он напоминает труд Сизифа, катящего в гору камень, который снова и снова срывается вниз. Однако даже при видимой бесполезности творческий труд ценен сам по себе, как производительный процесс, как смысл и радость для нас самих. Ну, не поняли тебя, не ответили, не оценили, что из-за этого складывать руки? Ни в коем случае!
Вообще, реальная жизнь далека от идеала. Её драма состоит в том, что в ней невозможно достичь совершенной гармонии. «Всевышний, Ты не завершил творенья, — сетует художник. – Творец! Не дотворил ты этот мир!». Наш современник, которого временами охватывает «одичалая печаль», называет мир «предвечным долгостроем», где много бед и несправедливости.
Он размышляет также о своём собственном несовершенстве и внутренней противоречивости. Весёлому внуку винодела, унаследовавшему от отца серебряную флягу для крепких напитков и с молодости привыкшему курить кубинские сигары, любителю шумных застолий и амурных историй в духе «Дон Жуана на Дону» есть что вспомнить с чувством покаяния. Однако речь идёт не о банальной исповеди повесы, а о его душевной боли, о тяжёлых страданиях, порой переходящих в физические муки.
Внешне Гончаренко относился к этим внутренним терзаниям с иронией скептика. В обращении к своему близкому другу он пишет, что «будет завтра к сегодня критичен, как сегодня критичен к вчера». В этой парадоксальности глубинная сущность поэта.
Другая загадка из загадок – это Бог. Поэт, воспитанный в советском атеистическом духе, постепенно пришёл к вере, и чем он старше, тем больше размышляет о Нём. Сначала при самоанализе возникает демонический образ «чёрного чёрта», в котором оказывается много человеческих черт. И когда его «чертоплан» грохнулся о землю, он обращается к «старшему брату» Люци, то есть Люциферу. Это не помогает…Тогда лирический герой, которому судьба поставила мат, склоняет колени перед Всевышним. Переломный момент – тяжело переживаемая смерть отца, после которой блудный сын «Богу больше не перечит».
Название сборника стихотворений 1997-1998 годов «И всего-то сто шагов от храма» говорит само за себя. Здесь тема христианской веры – главная, ключевая. В покаянии перед Господом, поэт признаётся, что грехи его тяжки, непростительны. Как их искупить? И всё же, исповедник просит оставить надежду на то, что подводить итоги его жизненного пути будет не палач, а судья.
Покарай меня, Господи Правый,
Не пускай меня, грешного, в рай,
Пригрози самой лютой расправой,
Но соломинки не отбирай».
К проблеме смерти, бессмертия и Страшного Суда поэт возвращается постоянно, под разными предлогами. Об этом ему напоминают: белая лыжня, уходящая за горизонт; река, впадающая в море смерти, «море из морей».
Если есть Бог, то должен быть не только Ад, но и Рай, «мир, увяданья лишённый». Поэт видит его как вечное блаженство, как «вечный труд бессмертных душ». Сила любви его такова, что загробную жизнь он просит у Бога не для себя, а для того, чтобы помогать другим с Того Света.
Обращение к Богу не означает наивности автора. Он понимает, что вера и правда – разные вещи, что «источник сущего в яви, а не в эманации идей». И грешник парадоксальным образом, просит Вседержителя – спасти его от… правды.
«Но правды нам, Отец Небесный,
Пожалуйста, не открывай.
Нам рано знать, какою бездной
От нас, увы, отрезан рай».
Поэт согласен остаться «со слепой судьбой и верой». Он сам желает верить в чудеса, чтобы иметь хотя бы надежду на спасение.
Прослеживая творческий путь поэта и переводчика, мы видим, как меняется его художественный язык. В ранних сочинениях, где внимательный наблюдатель бродит по «смешанному лесу» (образ более близкий к Леониду Леонову, чем к Данте Алигьери), преобладают тонкая лирика и романтические пейзажи; там «белеет берёза на белом снегу», «бухают капли в разбуженной луже», «идут дожди снаружи и в груди». В этот период «у мастера одно вероученье: он верует в пришествие стиха». Но уже тогда поэт чувствует, что есть и высшие задачи.
Жизнь такая работа, где важнее всего,
Чтобы ожило что-то, что казалось мертво.
В процессе профессионального роста наш лирический герой смело «выходит на лёд, который ещё тонок». Рыбак-любитель ловит в реке речи подходящие образы и слова, бредёт в бреду вдохновения и увлекается виртуозной лингвистической игрой с рифмами и консонантами. Он стремится к совершенству поэтического мастерства, настроившись «на строй не павшей Трои».
У Гончаренко есть также замечательное стихотворение ARS CONVERTENDI, своего рода гимн искусству перевода, где профессия «толмачей», толкователей с других языков, осмысливается в форме манифеста. Мастер призывает переводчика стать «переправой для поэтической строки» на правый берег реки речи, чтобы «по ней прошло стихотворенье, как по воде прошёл Господь». С другой стороны, переведенные стихи – это «нарушители границ», географических и политических. А главное, в случае успеха, правильное переведённое слово само становится источником. В этой связи вспоминаются слова о том, что, читая «Дон Кихота» Сервантеса в переводе Николая Любимова или Бориса Кржевского, вы читаете Любимова и Кржевского о «Дон Кихоте» Сервантеса.
Другой шедевр — это размышление о достоинствах рифмы и верлибра. Здесь рифма сравнивается со «следом от рикошета сабельной отметины» или «залпом из главного калибра». И хотя верлибру, довольному своей свободой, кажется море покалено, он при первом шторме садится на рифы. В этом же духе стихотворение «Поэт», которому Мастер советует не верить шёпоту расплывчатой речи, а только чеканному ритму слогов.
Ещё одно преимущество поэтов состоит в том, что они имеют право на фантазии и несбыточные мечты. Для них зори на Азорах, а на Корсике корсар, град Лион от слова «ливень», а в Джакарте – карты и жара. Да что там говорить, если у витии ради рифмы «сама Паллада пала на пол от приклада». «Пусть лингвисты думают иначе, – заключает с юмором каламбурист, — нас поэтов, им не убедить».
Такие виртуозные пассажи стали возможны благодаря углублённому изучению теории испанской поэтической речи, которой посвящены многие печатные труды, увенчанные диссертацией доктора филологических наук. Поскольку она полностью опубликована и вошла в 3-й том собрания сочинений С.Ф. Гончаренко, желающие могут изучить её досконально. Там они прочитают об особенностях художественно-вербальной коммуникации; силлабо-тонической и акцентно-силлабической систем стихосложения; о фонетической рефлексии как преднамеренном и случайном в звукобуквенной упорядоченности стиха; и подробно о структурных классах испанской рифмы, например, мужских, женских, дактилических и гипердактилических. Усвоив знание о контактности и дистантности рифмочленов, любознательный читатель оценит по достоинству функционально-коммуникативные характеристики рифмы, прежде всего – её эвфоническую функцию как совокупности эстетико-информативных качеств.
В период зрелости и особенно в конце жизни, когда Сергей Филиппович почувствовал своё пикантное положение «на краешке мглы» и когда «тот свет забрезжился уже», поэт-эквилибрист стал мудрым философом. Он переходит от структурно-функциональной теории стиха и игривой крестословицы – к глубинным смыслам и патриотическому пафосу. В этом особенно показательна книга под названием «Все костры однажды станут дымом…».
Гончаренко приходит к выводу, что истинная поэзия, это вообще не столько стихосложение, сколько «обнажение души», своего рода исповедь «в надежде отклик в ком-нибудь найти». Мысль сама по себе не новая, не диссертационная, но верная, ибо неумеренное славословие стихотворца-жонглёра превращается в рифмованный кроссворд.
С таким пёстрым багажом Судьба заносит корабль поэта в геополитическую бурю, где ему приходится делать вынужденную пересадку из социалистического СССР в капиталистическую Россию. И хотя коммунист-романтик пытается, то лететь «немножно выше», то «залечь на дно», реальность тычет ему в глаза неприглядными харями и рожами. Когда он видит эту «одичалую свободу рабьих душ и рыбьих глаз», «эту пирующую чернь, заждавшуюся порки», этих «олигархов с лицами олигофренов», его начинает тошнить от сильной качки и головокружения:
«Всё смешалось: кремлёвские звёзды — с орлами,
субпрефекты, управы, и спикеры дум,
триколор, олигархи и красное знамя,
партъячейки и фракции, рынок и ГУМ.
Адвентисты, князья, и земель распродажи,
блокпосты, и сто грамм фронтовых в блиндаже.
Велика ты, Москва, только некуда дальше
отступать: за тобою — Россия уже».
Когда поэт приходит в себя, он делает горький вывод, что этот хаос не настоящая жизнь, а игра шулеров. И всё, что внешне кажется «бомондом», то пена от волн воровского режима, известная в журналистике как «бандитский беспредел». Эти тугие кошельки, нувориши и олигархи — псевдогерои «прихватизации» народного имущества. И что парадоксально — народ сам «жаждал обмана», сам желал краха коммунистического режима.
Казалось бы, невинный поэт-переводчик с советским прошлым, воспевавший революционные подвиги Ленина и мужество героев Сталинграда, должен чувствовать себя жертвой в этом хаосе наживы, однако он размышляет о доле своей вины и в сердцах восклицает: «Ах, что же всё же все мы натворили?». Кто – «мы»?
Осмысление причин политических событий постепенно переходит в философию истории: о русском характере, о предназначении Святой Руси, о Судьбе России в целом и предстоящих битвах за честь Отечества.
Сначала поэт старается понять, что значит быть русским? Он повторяет известные клише о душе нараспашку, жизни без расчётов, готовности к подвигу и вызове космосу. Возможно, такая жизнь не идеал для подражания, но и в таком виде мы нужны Богу. И верующие, и атеисты. В одном из посвящений содержится трогательная просьба к «архангельскому спецназу», выраженная по-есенински хлёстко: «Пропустите атеистов к образам!».
Из этой же серии пронзительные строки о последнем пристанище витии: «Русскому поэту можно жить в Париже. Помирать же – только на Руси!».
Чтобы понять смысл самой Руси, её святости, необходимо самопознание. Почему случилось так, что Отчизна «заплутала в чащобе собственных лесов»? «Откуда лай свирепых псов, на Русь натасканных»? «Откуда всё же столько злобы к нам за кордоными, Господь?». И поэт призывает современников, свою Родину:
Не жди, пока придёт мессия,
Обещанный твоей судьбе,
Найди сама себя, Россия!
Найди сама себя в себе.
Для Гончаренко очевидно, что его Родина – это Евразийская держава с древней историей, уходящие корнями в скифские времена. Её населяют десятки народов, вместе образующих российскую нацию. Враги сознательно хотят разделить Великую Россию на мелкие государства, они режут её по-живому, метят в самое сердце: «Беловежьи ножи рассекли материнское тело». Европа хочет отделить Русь от России, что для Запада выгодно, а для нас – абсурдно и смерти подобно.
«Не мздоимцы ль придумали принцип
Раздробленья отчей земли:
Дескать, эти из нас – украинцы,
а другие из нас – Москали».
И далее известные аргументы о Киеве, «матери городов русских», о Москве как сердце России. В ответ западным стратегам, стремящимся расколоть наш цивилизационный континент, противопоставить Европу – Евразии, разгневанный поэт бросает вызов заокеанским ястребам.
Нет уж! Славянину не годится
Европейским быть дегенератом.
Коль не дорасту до евразийца,
Лучше уж останусь азиатом.
СССР, несмотря на свою интернациональную политику, был продолжением России и противостоял Западу. «Эполеты, погоны и ромбы: форма – разная, общая – суть». И не зря пелось в советском гимне, что «союз нерушимый республик свободных навеки сплотила Великая Русь».
В идеологии «евразийства» Гончаренко следует за аргументами лингвиста-князя Трубецкого и востоковеда Гумилёва. Однако его исторические знания, основаны, к сожалению, на такой недостоверной, с научной точки зрения литературе, как «Велесова книга» Асова и «Новая хронология» Фоменко-Носовского. Отсюда появляются мифологические образы Птицы Сва, сомнительный тезис о Руси-Орде и спорные строки в авторском проекте гимна России:
«Неважно, какого я рода и веры,
Неважно, какому Творцу я молюсь:
Но, мой соплеменник, всегда будь уверен,
Что чту я в молитвах Священную Русь».
Почему это неважно, «какого я рода и веры»? А зачем тогда память о казачьей станице Карасун? Зачем рассуждать о русском характере? Зачем восстанавливать и строить новые православные храмы? Веротерпимость не означает забвения истории и равенства людей во всём.
Гончаренко почему-то считает, что «История Руси – такая тема, ещё никем не писана пока». Это заблуждение! История Руси досконально изучена несколькими поколениями специалистов. Помимо десятков томов подлинных летописей есть целая библиотека научной и популярной литературы. Однако здесь не место дискутировать на исторические темы, тем более, что поэт, как уже было сказано, имеет право на фантазии и явный вымысел.
С художественной и содержательной точки зрения, более ценны на мой взгляд, патриотические стихи, призывающие к защите Родины. Тема «Заклинания», начатая в посвящении родному сыну, достигает накала манифестов и гимнов.
Во внутреннем диалоге с Пушкиным, писавшем о «дыме Отечества», наш современник уточняет, что приятен дым печной и каминный. Но «дым горящего Отечества» не может быть не горек. Понимая эту горечь потерь, он напоминает, что «Русь не раз уже горела и всё-таки отстраивалась вновь». «Так и теперь – из пламени и дыма Святая Русь поднимется опять…».
В пафосном обращении к витязю XXI века, содержащем былинные метафоры и христианский сюжет вечной битвы Бога и Сатаны, поэт призывает воина выковать меч и одеть доспехи перед решающим сражением:
«И помни, что тебе, ни много и не мало
Нужна победа. Да, а не простой успех.
В грядущей битве той ни правил нет, ни рамок
Да что там в битве! Нет, в пожизненной войне».
Тезис о «пожизненной войне» здесь главный, ведь, прежде всего, нужна победа над самим собой, а потом над Лукавым.
Какая пропасть отделяет эти строки от прежних переговоров с Люци! Теперь – никаких компромиссов, только Победа!
Читая стихотворение Гончаренко «Ты выковал булат для битвы с подлым бесом?», написанное в переходном 2000 году, я вспоминаю свой «Гимн Храброму Воину» 1992 года. Знаю, что этот мощный гимн Сергей Филиппович читал, и в поэтическом сборнике «Семь лучей», и в книге «К пониманию Русского». Речь тут не идёт в непосредственном влиянии, а об общем смысловом поле, в которое мы оба были погружены. Единый вызов и единый по сути ответ.
Можно было бы завершить моё философское размышление на этом выводе, но поэтика Гончаренко не сводится к пафосным сочинениям. Наоборот, она парадоксальна и диалогична. Большинство стихотворений – это либо размышления вслух, либо обращение к Господу, либо беседа с родными и близкими.
Значительную часть поэтического наследия нашего героя составляют личные посвящения. Я не знаю все упомянутые там фамилии, но увидел много знакомых имен. Это, прежде всего, преподаватели-испанисты из Alma Mater: Н.Н. Курчаткина – специалист по лексикологии и зав. Кафедрой испанского языка; А.Л. Штейн – преподаватель истории испанской литературы; С.И. Канонич – специалист по грамматике испанского языка; Н.Н. Ничипоренко – преподаватель по синхронному переводу. Из других коллег упомянуты: И.И. Халеева – ректор МГЛУ, Д.В. Рябцев – декан переводческого факультета, Ю.С. Степанов – заведующий кафедрой истории и теории культуры; А.А. Брагина – заведующая кафедрой русского языка; В.Г. Ушаков – директор Центра Иберо-американских программ. Конечно, я знаю также выдающегося лингвиста Ю.С. Степанова, его коллегу Ю.Н. Караулова, поэта-переводчика П.М. Грушко, министра иностранных дел И.С. Иванова, знаменитых артистов – В. Золотухина и Л. Мкртчяна. Всех не перечислить! И каждому из них Гончаренко написал личные строки.
Здесь уместно подчеркнуть, что наш подвижник был не только мудрым писателем, но и вдумчивым читателем. Помимо уже упомянутых авторов, с которыми его связывали профессиональные обязанности, Гончаренко тепло, с уважением отзывался о таких знаменитостях, как Леонид Леонов, Марина Цветаева, Борис Пастернак. Он любил цитировать и приводить в пример современных поэтов. Когда беспредел перестройки достиг позорных масштабов, Гончаренко стал размышлять, что бы написал об этом правдолюбивый и острый на язык Владимир Высоцкий? А свою вступительную речь перед началом международной конференции испанистов в МГЛУ завершил словами из популярной песни Булата Окуджавы: «Возьмемся за руки, друзья, чтобы не пропасть поодиночке».
Наконец, ещё одна тема, последняя по очереди, а по важности, едва ли не первая. Это тема испанских авторитетов и образов. Здесь трудно выстроить иерархию. По количеству прямых и скрытых упоминаний, это скорее всего «Дон Кихот» Сервантеса и «Жизнь есть сон» Кальдерона. В зрелые годы Сергею Филипповичу был близок христианский гуманист Мигель де Унамуно, чью избранную лирику он опубликовал отдельной брошюрой, а среди современных поэтов – странник-трубадур Леон де Грейф и телесно-сладостный Висенте Алейсандре.
В молодые годы Гончаренко переводил Гарсия Лорку, Рафаэля Альберти, Рубена Дарио, Николаса Гильена, Пабло Неруду. Да, кого он только не перетолковывал с испанского языка! Желающие прочитать образцы их поэзии в русской версии нашего виртуоза, достигшего должности председателя поэтической секции Международной федерации переводчиков, найдут их во втором томе его собрания сочинений. Здесь собраны знаменитые и менее известные авторы из дюжины стран Латинской Америки, включая его любимую Кубу, а также из Филиппин и Канарских островов. Есть переводы с каталанского, португальского и даже французского языка. Странно, что нет переложений с английского, которым Сергей Филиппович владел весьма неплохо.
Многие замечали, что гениальные переводы Гончаренко, вдохновенные, музыкальные, свободные по духу, часто превосходили оригиналы по художественному мастерству и образности. Они не были дословным пересказом источника, а скорее – вариациями на заданную тему. Талантливого переводчика Сергей Филиппович сравнивал с вольным конём, живущем в чистом поле и непривыкшим к узде. В этом искусстве душевного полёта он достиг больших успехов, чем его прямой учитель и друг – Павел Грушко.
Исследование вершин поэтического перевода нашего Мастера слова заслуживает отдельной статьи, но в данном случае речь идёт о мировоззрении самого поэта-переводчика, а не его подопечных, какими бы талантливыми они ни были.
Любопытно, например, философское размышление моего учителя о знаменитом «поколении 1898 года», возникшем на Пиренеях после поражения в войне между Испанией и США, завершившего потерей латиноамериканских колоний и крахом Испанской империи.
«Девяносто восьмой. Пораженье.
Флот потоплен. Позор и беда.
Но зато родилось «Поколенье
Девяносто восьмого тогда…
…Минул век. Ту же чашу позора
Пьёт народ, заблудившийся мой,
И не знает никто, сколь он скоро
Явит свой «девяносто восьмой».
Ну, а легендарный Рыцарь без страха и упрёка становится настоящей иконой на страницах последних книг Гончаренко. В программном стихотворении Summа Summorum он награждает его своим собственным титулом, называя «Рыцарем-без-страха-Неудачи».
Оказываясь по воображению поэта в современной России, Дон Кихот, привыкший к сумасбродству, растерялся и не знает, кого первым атаковать своим копьем. Где тут главный бес, заслуживающий расправы? Перефразируя знаменитые слова Тютчева о том, что «умом Россию не понять», переводчик объясняет нерешительность испанского идальго так: «Сердцем чует он, что НАДО биться, но умом не понимает, С КЕМ?».
Ответ растерявшемуся рыцарю помогает найти его верный оруженосец Санчо Панса, который рекомендует своему господину начать сражаться за справедливость, где угодно, а там народ поддержит и направит. И поэт с ним согласен, потому что для него «любая фраза Дон Кихота в наше братство тайное пароль»:
«Санчо прав, Россия – та страна,
Что с тобой сильней Ламанчи слиться,
Жаждет, ибо с детства влюблена
В Рыцаря-без-страха-неудачи.
Всякий русский за тебя – горой,-
Ведь пойми, идальго из Ламанчи:
Ты – национальный наш герой».
Здесь очевидно расхождение с тезисом нашего общего преподавателя А.Л. Штейна, который учил о том, что «не надо быть Дон Кихотом». К своему программному образу из Summа Summorum Гончаренко возвращается снова и снова, чтобы найти ассиметричный ответ абсурдной ситуации, и одолеть не злобных пешек, а само «зло в короне»:
Дон-Кихот, постранствуй по Ла-Манче,
Собери таких, как ты, повес,
Рыцари-без-страха-Неудачи
На Руси нужны нам позарез».
Вот тут и сказке конец, и кто вник – тот молодец. Осталось только сделать общий вывод, что поэзия Гончаренко – не банальное стихотворство, не празднословие, а яркое, уникальное, явление в русской литературе. Он не был простым повесой, похожим то на Дон Жуана, то на Дон Кихота, а был, подобно Леону де Грейффу, «скитальцем Млечного Пути». Он воспевал Седьмое чувство прозрения, которое даётся только избранным. Да, поэт был наивным романтиком в есенинском духе, был доверчивым читателем поддельной «Велесовой книги». Но он всех искренне любил и верил в «победу света, вещую, как бред». Сергей Филиппович был очень щедрым человеком, и хотел подарить своим близким счастье. А главное – он был гениальным Мастером, потому что видел невидимое и умел выразить тайны бытия с помощью роскоши родного языка.
Однажды я задал себе такой вопрос: «Интересно, кто-нибудь из ста пятидесяти испаноязычных поэтов, или тех, кто был современником Гончаренко и жив по сей день, перевели на свой родной язык хотя бы одно его стихотворение?». Если да, то это скорее всего это исключение из общего правила. Не потому, что образный мир гениального поэта «непереводим» на другие языки, а потому что только Русское Сердце может так любить весь мир.
Спасибо всем, кто бережно перенёс сокровища поэзии С.Ф. Гончаренко на правый берег реки Леты и разделил с ним звездную ношу Большого Ковша Полярной Медведицы. Напрасно Поэт сетовал на то, «путь его никто не вспомнит».
В качестве заключительного аккорда я помещаю в финале очерка своё третье поэтическое посвящение Сергею Филипповичу под названием «Эхо у причала».
Нет, я не рифма, и не консонант,
не комплимент, не скорбь мемориала.
Я – просто отклик, эхо у причала.
Пришёл вернуть одолженный талант.
Когда студентом был Ваш докторант,
и перед ним немало слов мелькало,
их в смысл сложить душа его желала,
как песнь из нот слагает музыкант.
Мир отражений и поэзии игра
подобны зеркалу, разбитому на части,
или отрывкам из божественного сна.
В одних – удача, а в других – ненастье.
Я извлекаю свет из Вашего добра,
чтоб подарить обоим проблеск счастья.
Павел Тулаев
Дагомыс-Москва, 28 сентября — 9 октября 2022 года.
