Е.Ф.МОРОЗОВ. О ГЛОБАЛЬНОЙ СТРАТЕГИИ.

 Военная стратегия определяется в Советский военной энциклопедии (Т. 7. М., 1979) как «состав­ная часть военного искусства, его высшая область, охватывающая теорию и практику подготовки страны и вооруженных сил к войне, планирования и ведения войны и стратегических операций». В этом определении несложно увидеть эклектичес­кое смешение устарелых и более современных представлений, в результате не отвечающее ни од­ному из требований.

В частности, в него совершенно не укладывается вынесенный в заголовок данного труда термин «глобальная стратегия», появившийся еще в годы второй мировой войны, когда планировщики на­ших западных союзников столкнулись с необходи­мостью военного планирования в глобальном мас­штабе. Именно переосмыслению привычного тер­мина стратегия и посвящен рассматриваемый труд.

Эдгар Джеймс Кингстон-Макклори, вице-мар­шал авиации (воинское звание, соответствующее генерал-майору сухопутных войск и контр-адмира­лу ВМС), родился в 1896 г., служил в королевских ВВС с 1916 г. В 1929 г. окончил авиационно-штабной колледж, в 1935 г. армейский штабной колледж.

Командовал авиационными частями и со­единениями, в 1948—1950 гг. занимал должность начальника оперативного штаба Истребительного авиационного командования. В 1952 г. ушел в от­ставку. Считался на Западе видным специалистом в области стратегии. Автор книг «Крылатая война», «Война в трех измерениях», «Руководство вой­ной» (последняя издавалась в СССР в 1957 г.).

Почему издательство приняло решение о пере­издании труда, вышедшего в свет полвека назад? За эти полвека на Западе (в основном на Западе) вышло немало работ, но рассматриваемой теме, многие из них переведены на русский язык, и нема­лое количество вполне заслуживает быть отнесен­ными к классике вопроса.

Но дело в том, что отечественная литература по данному вопросу как раз очень скудна. Мы можем с уверенностью назвать только коллективный труд Генштаба под редакцией Маршала Соколовского «Военная стратегия», вышедший тремя изданиями в 1962—1968 гг. и в настоящее время представляю­щий собой библиографическую редкость. Здесь читатель, скорее всего, решит выразить нам недо­верие и напомнить о множестве работ по военной стратегии, выходивших в XX веке и большей час­тью переизданных за последние 10—15 лет. Все это так, но понятие (или, скорее, категория) «страте­гия» исторично, то есть меняет свое содержание с фундаментальными изменениями стратегической ситуации.

Огромное количество работ по стратегии, от Ллойда до Свечина, исчерпывающим образом ис­следовали эту область военной науки и представи­ли в распоряжение специалистов и любителей как методологию стратегической науки, так и некие на-9-боры непреложных закономерностей стратегичес­ких действий, в совокупности составляющих сек­рет победы. Особенно отличались в этой области немцы — от Бюлова до Бернгарди, не говоря уж о таких громких именах, как Клаузевиц, Мольтке и Шлиффен. В начале XX века германский Большой генеральный штаб всерьез считал (и не раз заяв­лял), что владеет секретом победы. Однако общеизвестно, что все германские победы на полях пер­вой мировой войны не предотвратили (а может быть, и ускорили) политическое крушение Германской империи. Стало ясно (далеко не сразу!), что секрет победы в войне лежит вне области чисто во­енной стратегии. Родилось понятие военно-полити­ческой стратегии, в которой чисто военная страте­гия была только одним из элементов (точнее, под­систем).

Сущность этого процесса — в тотализации вой­ны. До последней трети XIX века войны были стро­го конвенциональными, они велись вооруженными силами государств, а общество участвовало в них опосредованно — уплатой налогов, военными по­ставками и, со времен Французской революции, — поставками рекрутов. Фридрих II говаривал, что в идеале его подданные даже не должны знать, что их король воюет. Но уже во франко-прусской войне 1870—1871 гг. пораженный мир увидел всеобщее ополчение, заменившее (в меру своего невеликого профессионализма) разгромленные кадровые во­оруженные силы, массовое партизанское движе­ние, репрессии против мирного населения и другие новации. В последующих конфликтах также отме­чалось втягивание обществ в военные действия и по итогам первой мировой войны стало ясно, что в войне теперь участвует весь народ и вся социальная структура государств. Даже жрецы чистого искусства были мобилизованы для сотворения во­енных агиток — поклонники, например, Маяковс­кого (если такие еще есть) могут вспомнить хотя бы: «У Вильгельма Гогенцоллерна размалюем рожу колерно!». И, соответственно, военными объектами стали гражданская инфраструктура, социальные механизмы и сами народные массы.

Стратегия, в том виде, в котором она существо­вала к началу первой мировой войны, была страте­гией театра военных действий. После первой ми­ровой войны она стала стратегией театра войны. Из этого проистекло множество забавных (конеч­но, забавных только из нашего далека) недоразуме­ний. Например, жрецы чистой стратегии, по Мольтке и Шлиффену, пытаясь сохранить один из пре­жних стратегических принципов — единства ко­мандования — пытались обосновать требование пе­редачи руководства политической и экономичес­кой жизни государства верховному главнокоман­дующему вооруженными силами на театре воен­ных действий. Наши деятели, к примеру, пытались спекулировать афоризмом Суворова: «Полная мочь полководцу!» и старались не замечать, что в той же Германии это было уже проделано (факти­ческая диктатура Гинденбурга—Людендорфа в 1917—1918 гг.) и закончилось крахом. По-видимо­му, принципиально невозможно получить какой-то полезный эффект от передачи многообразной госу­дарственной деятельности в ведение военного ко­мандования, предназначенного и подготовленного для руководства одной из узких областей этой сверхсложной системы. И в гениальной работе Свечина «Стратегия» (недавно переизданной в «Кучковом поле») мы находим уже полное понимание вопросов тотальной мобилизации государ­ства и общества наряду с предложениями по воен­но-политическому руководству войной.

Жизнь пошла по другому пути — милитариза­ции высших органов государственного управления. Только политик-диктатор мог управлять одновре­менно всем хозяйством государства и его воору­женными силами. Совершенно не случайно верховными главнокомандующими СССР и Германии были Иосиф Сталин и Адольф Гитлер. А если у кого-то в этом месте появится соблазн списать дан­ное явление на проклятый тоталитаризм, мы посо­ветуем ознакомиться с полным списком должнос­тей Уинстона Черчилля во время войны — доста­точно, чтобы понять его положение в Англии как такого же военного диктатора. И все они осуществ­ляли именно военно-политическую стратегию, кон­центрируя все силы своих народов для выполнения основной на тот момент задачи — победы в войне.

Послевоенный период выдвинул новые задачи и породил новый вид стратегии — стратегию полити­ческую, в отношении к которой уже военно-поли­тическая стратегия была подчиненной подсисте­мой. Порождением политической стратегии стала сорокалетняя холодная война, в которой Совет­ский Союз был побежден и исчез с политической карты мира. Книга Кингстона-Макклори и стала одним из первых опытов исследования взаимоза­висимостей и взаимосвязей военной, военно-поли­тической и политической стратегий.

Покойный вице-маршал Royal Air Force написал ее с достаточно явной целью — найти оптимальную стратегию для Великобритании и определить пути сохранения ее стратегического суверенитета под прессом колоссальной военной мощи США. Для этого ему пришлось залезть достаточно глубоко в теорию современной стратегии и убедиться в не­возможности применения классических стратеги­ческих прописей.

Положение усугубляется тем, что ни военная стратегия, войдя составным элементом в военно-политическую стратегию, ни военно-политическая стратегия, став составным элементом политичес­кой стратегии, не сохранили своего прежнего вида. Они видоизменились под воздействием определя­ющей системы — отсюда, в конечном счете, и на­звание работы Кингстона-Макклори.

II

Прежде, чем современный солдат возьмет на из­готовку свой автомат и произведет выстрел, госу­дарство и общество должно проделать колоссаль­ный объем работы. И начинается эта работа с само­го трудного и ответственного — определения поли­тических целей государства и общества (т. е. интег­ральной национальной цели). Мы намеренно разде­ляем эти два института социальной жизни, по­скольку цели государства и общества очень часто не совпадают, еще чаще совпадают не вполне, а вдо­бавок процент совпадения может еще и меняться. Так, когда перед второй мировой войной Гитлер поставил перед германским социумом цель — вос­соединение всех немцев в едином государстве, гер­манский социум воспринял эту цель, как собствен­ную. Конечно, социум никогда не бывает единым — были и в германском социуме группы и слои, кото­рые эту цель отвергали. Прежде всего это были иноземные диаспоры, которым было попросту пле­вать на государственное единство немцев любого другого народа), затем — группы людей, вовлеченные в деятельность этих диаспор, такие, например, как убежденные коммунисты и либера­лы и пр. Кстати, именно поэтому цели социума ни­когда полностью не совпадают с целями государ­ства, — поскольку социум, в отличие от государ­ства, единым не может быть в принципе.

Затем, с началом войны, когда цель государ­ственного единения немцев была постепенно под­менена целью формирования из немцев народа гос­под, мнения германского социума пришли в раз­брод. А когда стало ясно, что победы в войне не бу­дет, германское государство и германский социум стали преследовать цели прямо противоположные. Для социума, как всегда, в экстремальной ситуа­ции, главной стала задача выживания, а Гитлер и гитлеровцы в конце войны откровенно сожалели, что не могут увести весь немецкий народ за собой в могилу. При этом они искренне считали, что все­рьез беспокоятся о нем, и что немцам лучше погиб­нуть, чем попасть в рабство.

Пример Третьего рейха мы привели только по­тому, что он наиболее ярко и выпукло очерчивает суть проблемы постановки цели политики государ­ства. В нем есть все — и политическая цель, постав­ленная извне, но которую социум воспринимает как собственную, и смещение начальной полити­ческой цели, и постепенное расхождение целей го­сударства и социума, и убежденность политичес­ких вождей, что они лучше знают потребности на­родных масс, чем сами эти массы. Все это наглядно демонстрирует трудности выработки политичес­кой стратегии, то есть, говоря упрощенно, плана-графика мероприятий по достижению долговре­менной политической цели.

Ещё один пример, точнее, сопоставление — со­временная национальная стратегия США и России. Политическая цель США ясна — господство над миром, причем Штаты идут гораздо дальше Тре­тьего рейха. Если Гитлер мыслил будущий мир, как господство немцев над иными народами, которым будет запрещено изучать дроби и пользоваться по­мощью акушеров, то глобализация по-американски ведет в мир, в котором преступлением будет не только думать, но даже и чувствовать иначе, неже­ли предписывают щедро распространяемые по всей планете голливудские кино- и видео прописи. Ста­новление «нового мирового порядка» (Гитлер го­ворил просто «новый порядок», потому что дальше Европы его цели не распространялись) началось та­ким же вползанием мира в новую глобальную вой­ну через полосу локальных войн, какое наблюда­лось в 20—30-х годах XX в.

В современной России мы вообще не видим по­литической цели государства. Несомненно, такая цель имеется, но, по-видимому, настолько далека от цели российского социума, что правящие круги вынуждены ее забалтывать с помощью набора сло­весных штампов (вспомните хотя бы пресловутые «общечеловеческие ценности» Горбачева, которые он упорно отказывался расшифровать). Основной задачей российского социума в настоящей ситуа­ции, в достаточной мере осознанной, является вы­живание. Но выживание — негативная цель, а стра­тегию можно построить только на позитиве. В ус­ловиях же столь явного расхождения политичес­ких целей государственной системы и социума, ка­кое наблюдается ныне в России, невозможна не только выработка стратегии, но и постановка ре­альной политической цели. И действительно, ни политической цели, ни национальной стратегии в современной России мы не видим. А ведь история учит нас, что политическая цель, которую пытается достичь социум вопреки государству, как и госу­дарство вопреки социуму, — недостижима.

Всё это длинное отступление потребовалось для того, чтобы проиллюстрировать основную идею, пронизывающую всю книгу Кингстона-Макклори — поиск национальной цели, которую можно было бы заложить в фундамент национальной стра­тегии. И, кстати сказать, автор очень четко форму­лирует сущность национальной стратегии: «Борьба не на жизнь, а на смерть за сырье, рынки, террито­рии, а также за свое экономическое и государ­ственное существование» (С. 60). Естественно, как патриот, воинствующий либерал и империалист (а в Великобритании идеологический отбор был всегда на две-три ступени совершеннее, чем в Рос­сии, и высокопоставленный офицер 50-х годов просто не мог не быть патриотом, либералом и им­периалистом), автор искал пути сохранения бри­танской великодержавности и Британской импе­рии, пусть в каком-то модифицированном виде. Именно эти его поиски и делают книгу столь цен­ным методологическим пособием по стратегии, особенно ценным для российского социума в его современном положении.

Кингстон-Макклори не преподносит нам набора стратегических рецептов. Он демонстрирует чита­телю сам процесс выработки национальной страте­гии, исходящий из национальной цели и нацио­нальной ресурсной базы, а также из политической обстановки в мире. Не столь уж важно, что нацио­нальная цель того времени не была достигнута Ве­ликобританией, и Британское Содружество наций, равно как и позднейшее изобретение — «стерлинго­вая зона» — оказались неудачными замыслами. Главное — методология, равно применимая в лю­бой ситуации.

III

Конечно, полной и совершенной методологии выработки национальной стратегии автор не дает. Так, например, исходя из ресурсной базы, он фак­тически проходит мимо важнейшего ресурса — людского (в последнее время стало модным назва­ние «человеческий фактор»). Впрочем, это все­гдашняя беда высокопоставленных штабистов (и не только британских), близоруко и высокомерно до­вольствующихся табелями штатных расписаний и оставляющих наиболее важный вопрос военного дела — качество кадров — на долю командиров рот, батарей, эскадрилий и боевых частей кораблей. В остальном он вполне здраво исходит из возмож­ностей промышленности, научно-конструкторского комплекса, инфраструктуры и создаваемых ими финансовых возможностей страны.

Давно известно, что вооруженные силы есть функция от финансовой системы государства. В последнее время это узнали на собственных боках и Вооруженные силы России. Но, к сожалению, у нас все еще не пришли к простой идее об экономии ресурсов (хотя бы путем прекращения нелепых бю­рократических псевдо-реорганизаций), а Кингстон-Макклори уже полвека назад говорил, что «величайшая финансовая опасность кроется в том, что Соединенное Королевство и Соединенные Штаты по-прежнему будут пытаться экономить на обороне старым и совершенно неудовлетворительным методом: сокращать средства, выделяемые каждому виду ВС, оставляя общую структуру ВС неизменной. Это неизбежно приведет к вырожде­нию и упадку» (С. 71). Сказано, словно про совре­менную ситуацию в системе обороны России.

В наше время вооруженные силы стали настоль­ко дорогостоящими и затратными, что необходи­мость экономии ресурсов испытывают все государ­ства, не только Россия. В этих условиях грозит опасность деформации военной доктрины, а, следо­вательно, и военной стратегии в ходе борьбы видов вооруженных сил за долю в военном бюджете. Кингстон-Макклори уделяет этому вопросу немало места, но никаких рецептов по преодолению этой трудности не дает. Впрочем, в этом мы его не мо­жем упрекнуть, поскольку еще вообще неизвестны меры борьбы с подобной опасной конкуренцией.

Оценка ресурсной базы привела автора к совер­шенно верному (для Великобритании 50-х годов) выводу: глобальная война для Великобритании возможна только в составе коалиции с Соединен­ными Штатами. Отсюда мучительный поиск при­емлемого соотношения национальной и союзной стратегии, которому отведено так много места в книге. Глобальная стратегия исходит из того, что будущая война неизбежно будет мировой, коали­ционной, тотальной войной. Во время написания книги она предусматривала объединение всех сил Запада в военный союз для борьбы против социа­листического лагеря. В американском понимании, как мы уже говорили, глобальная стратегия пред­ставляет собой установление мирового господства США. Чужие армии и чужие территории предназ­начены для того, чтобы предотвратить вовлечение территорий США в военные действия. С точки же

зрения других государств Запада, в том числе и Ве­ликобритании, союзная объединенная стратегия должна учитывать их собственные интересы, как минимум, не в меньшей степени. Кингстон-Мак­клори, в частности, упорно доказывает, что краеу­гольным камнем союзной объединенной стратегии должна служить национальная стратегия.

Но он сам же демонстрирует все трудности на пути выработки единой союзной стратегии: во-пер­вых, огромное неравенство в ресурсах, людских ре­зервах и военной мощи со США; это порождает разногласия, особенно обостряющиеся в периоды локальных войн. Во-вторых, доктрина космополи­тического единства не может устранить противоре­чий между государствами (С. 41). И это вполне справедливо, поскольку государственные противо­речия носят геополитический, а не идеологический характер.

Довольно трудно представить себе, что, несмот­ря на столь громко рекламируемый прагматизм, страны Запада идеологизированы не в меньшей сте­пени, чем былой Советский Союз. Дело в том, что исповедуемый Западом либерализм есть доктрина в той же степени умозрительная и идеалистичес­кая, в какой ею был (или является?) коммунизм. С политологической точки зрения коммунизм есть попросту радикальный либерализм. Но в то время, как умами владеют политические доктрины, стра­ны и государства развиваются по геополитическим законам. Эти законы являются законами природ­ными, объективными, и, поскольку они имеют дли­тельный период действия, многократно превышаю­щий продолжительность человеческой жизни, то и действие их носит природный характер, независи­мый от человеческих стремлений. Кстати сказать, автор это понимает. Это понимание заметно в оцен­ке им роли Соединенных Штатов по отношении к Англии, когда он в конечном счете приходит к вы­воду, что под давлением столь превосходящего в силах и ресурсах союзника сохранить великодер­жавную позицию Великобритании не удастся. Кингстон-Макклори отчеканивает формулу: «Если ресурсы, требующиеся государству для ведения борьбы за намеченной им линией максимальной экспансии или перед ней, этим государством не контролируются или если оно не обеспечило себе господствующего положения, необходимого для транспортировки этих ресурсов туда, где они тре­буются, то такое государство так же мало приспо­соблено для проведения самостоятельной полити­ки, как это имело бы место в том случае, если бы район его максимальной экспансии был полностью отрезан от территории самого государства» (С. 91). Это звучит как реквием по самостоятельной роли малоресурсной Великобритании. И действительно, вся ее роль не только на Тихом океане, но и на Ближнем Востоке и даже в Европе (о чем автор пи­шет немало) к настоящему времени свелась к вы­ставлению вспомогательных контингентов в амери­канских военных операциях, на манер Литвы или Румынии. Союз против той или иной угрозы от­нюдь не исключает геополитически обусловленного соперничества — даже в годы второй мировой вой­ны Соединенные Штаты использовали трудное по­ложение Великобритании для занятия доминиру­ющего положения по отношению к ней.

Интересна также оценка автором отношений Ве­ликобритании и России — оценка, чисто геополи­тическая в своей сути. Он пишет: «Противник представляет собой определенное государство, именуемое Россией [не СССР! — Е. М.]… С течени­ем времени политические события могут настоль­ко изменить стратегическую расстановку сил, что Россия не будет представлять собой главную угро­зу миру во всем мире и ее место займет другая выдвинувшаяся на передний план держава, которая также будет угрожать нашей безопасности. Тем не менее, положения, рассматриваемые в настоящей книге, еще надолго сохранят свое значение» (С. 32). Сейчас, когда эти изменения наступили, интересно оценить данный образчик геополитического про­гноза. Но, кроме интересного прогноза, в этих стро­ках можно видеть полное понимание того, что про­тиворечия между государствами носят не идеоло­гический, а геополитический характер, и что Рос­сия, социалистическая, капиталистическая и любая другая — извечный геополитический противник Великобритании и всего Запада. Вопрос лишь в масштабе угрозы.

Исходный комплекс этого противостояния мож­но кратко выразить одним словом — цивилизационизм. Учение об изначальной несовместимости различных цивилизаций возникло достаточно дав­но. У нас в России его пропагандировали еще сла­вянофилы, а великий Данилевский изложил его законченно и емко. В последнее время цивилизационизм начал развиваться и на Западе — трудами С. Хантингтона и его последователей — и породил там термин «конфликта цивилизаций». Западный менталитет, помноженный на пресловутый либера­лизм, быстро выработал рецепт разрешения этого конфликта — глобализацию, то есть, попросту, уничтожение иных цивилизаций, кроме западной. Как видим, задолго до оформления данного учения в рамках западной науки стратеги и политики Запада мыслили в рамках рассмотренной концепции. Осталось пожелать нашим землякам, чтобы они смогли адекватно оценить неотвратимость проти­воборства и степень угрозы. Запад это понимает до­статочно давно.

IV

В книге Кингстона-Макклори мы можем найти для себя некоторое пособие для уяснения запутан­ной проблемы холодной войны. По канонам клас­сической стратегии холодная война не может назы­ваться войной, поскольку в ней на первый взгляд отсутствует основной признак войны — вооружен­ное насилие. Но при этом она не только именуется войной, но и несет некоторые другие классические признаки войны — противоборство в области эко­номики, дипломатии, политики и т. д. и т. п. Неко­торые современные российские публицисты, отбро­сив сомнения, прямо-таки именуют холодную вой­ну 40—80-х гг. XX в. третьей мировой войной, а кое-кто классифицирует современные отношения России с Западом как четвертую мировую войну.

Во всем этом много публицистического преуве­личения. Но вот наш автор также вносит холодную войну в свою (пусть и спорную) классификацию войн, и от постулата, выдвинутого таким серьез­ным специалистом, уже не отмахнуться. Как нам разрешить этот вопрос? Ведь от классиков страте­гии отмахиваться тоже не так просто.

Впрочем, кое-кто отмахивается. Например, сей­час модно заявлять, что Клаузевиц устарел, что его теории стали достоянием истории и пр. Замахива­ются даже на краеугольное положение его филосо­фии войны — о том, что война есть продолжение политики, т. е. один из инструментов политичес­кой борьбы. Как правило, при этом приводится со­вершенно детский аргумент — де-мол, ядерная вой­на упраздняет любую политику. Конечно, ядерная война способна упразднить политику воюющих го­сударств путем их уничтожения, но кто начинает ядерную войну, как не политики? И разве акт нача­ла ядерной войны не есть политический акт? Нако­нец, невоюющие государства и народы в любом случае понесут тяжелые потери, но уцелеют, а, сле­довательно, будут проводить определенную поли­тику. Более того, вполне возможно сохранение в том или ином виде и воюющих государств (а уж народов — почти наверняка). Нам, скорее всего, на­помнят о теории «ядерной зимы», на что мы возра­зим, что это вообще не теория, а гипотеза, и притом одна из очень многих. Тот факт, что в свое время ее подняли на щит пацифистские организации, еще не является доказательством ее верности.

Как мы видим на страницах книги Кингстона-Макклори, и в 50-х годах утверждения об устаре­лости Клаузевица были в моде. Это тем более за­бавно, что автор на протяжении всей книги вовсю пользуется теорией Клаузевица, зачастую не ссы­лаясь на него (а иногда даже и ссылаясь).

Но вернемся к проблеме холодной войны. Само ее происхождение связано с военным паритетом противоборствующих сторон; даже не с ядерным оружием, поскольку холодные войны известны в истории задолго до изобретения атомной бомбы. Например, Россия и Великобритания вели холод­ную войну на протяжении всей второй половины XIX века, точнее, до 1905 г.

Цель войны, как мы уже не раз упоминали, — не­кий политический результат, цель, поставленная политикой, решение политической проблемы. Цель холодной войны известна — устранение конкурента в борьбе за владычество над миром. Химеричность этой цели не помешала тому, что ее всерьез поста­вили перед собой обе стороны конфликта — СССР и США. Стратегический паритет не давал возмож­ности решить проблему испытанным путем — вой­ной (надеемся, что никому не надо разъяснять сте­пень лицемерия миролюбивых заявлений обеих сторон). При этом мы понимаем стратегический па­ритет не так плоско, как его преподносили в былые времена — равенство в количестве вооружений. Впрочем, не только преподносили, но, похоже, и понимали — иначе с какой стати была начата гонка ядерных вооружений, и стороны накапливали бое­головки до тех пор, пока их не стало достаточно, чтобы уничтожить противника шестикратно? Нет, стратегический паритет определяется не только во­енно-техническим равенством, но и ресурсной ба­зой, и геополитическим положением.

Ресурсные базы обеих сторон были примерно равны. Правда, у соцлагеря подводил управлен­ческий фактор, зато у НАТО ресурсы были раз­бросаны по всему миру, и если у «варшавян» пол­ной разработке ресурсов препятствовала косность бюрократического механизма, то у «натовцев» это компенсировалось растянутостью и уязвимостью коммуникаций, по которым доставлялись их ре­сурсы.

Так же асимметрично соответствовали друг другу геополитические позиции сторон. Штаты на­ходятся за тремя океанами, зато евразийский блок представляет собой единый массив суши, «конти­нент-океан», по Савицкому. Схватка Моря и Суши неизбежно выливалась в борьбу кита со слоном, как говаривали в конце XIX в. о противостоянии России и Англии. Так что паритет имел место из­начально, а все мероприятия противоборствующих сторон сводились к попыткам его разрушить, полу­чить преимущество, достаточно весомое для стра­тегического успеха.

Но, исключив возможность глобальной войны, паритет не убрал политическую проблему, которую все равно необходимо было решать. И тогда про­тивники (или соперники?) начали проводить друг против друга комплекс военных мероприятий без последнего и самого главного — глобального воору­женного насилия. Именно глобального, потому что вооруженное насилие присутствовало в достаточ­ной мере. Удерживаясь на пороге войны, противни­ки развязывали локальные войны там, где это не могло привести к глобальной войне, и эти войны были подчинены главной политической цели, но не непосредственно, а опосредованно, т. е. выполняли предварительную задачу — создания благоприят­ных условий для решения главной задачи.

Действия против главного противника также велись, но за гранью вооруженного насилия — так называемые подрывные действия, призванные ре­шить все ту же предварительную задачу создания благоприятных условий для глобальной войны. Все это в достаточной степени укладывается в схемы дельбрюковской «стратегии измора» или лиддел-гартовской «стратегии непрямых действий», отли­чаясь лишь тем, что проводится не в рамках войны, а в рамках формального мира. Американцы из этой практики создали доктрину «конфликтов низкой интенсивности», представляющих собой, собствен­но говоря, ту же войну, но с управляемой степенью напряженности.

Как известно, социалистический лагерь и Со­ветский Союз распались под грузом накопившихся противоречий и внутренних трудностей, усугуб­ленных подрывной деятельностью Запада. Так что в конечном счете глобальная война и не потребова­лась, а стратегия холодной войны досталась НАТО в наследство по отношению к России и Китаю. Так что, строго говоря, холодная война — все-таки не война, а «предвойна», подготовка к глобальной войне. Да, на первый взгляд она решила политичес­кую задачу, стоявшую перед Западом, но этот пер­вый взгляд можно разделить только в том случае, если признавать примат идеологии перед геополи­тикой. Полагаем, сейчас уже мало кто придержива­ется подобных взглядов, и, следовательно, холод­ной войне не место в классификации войн. Холод­ная война — преддверие глобальной войны, враж­дебный мир, чисто политический конфликт, ли­шенный вооруженного насилия, продолжающегося оставаться определяющим признаком войны.

Возможно, кто-то сочтет наше мнение по этому вопросу слишком уж пуританским и решит, что развитие стратегии все-таки вводит холодную вой­ну в сферу войны. Что ж, повторим, что книга Кин­гстона-Макклори поможет более детально войти в эту проблему.

А проблема по-прежнему достойна изучения. Нашим вооруженным силам она незнакома, и на­шей оборонной системе, прямо скажем, чужда. Представляют немалый интерес, например, рассуж­дения автора по поиску целесообразных соотноше­ний между средствами, выделяемыми на стратегию устрашения и на подготовку к реальным военным действиям, на подготовку к глобальной войне и к локальным войнам — эти проблемы у нас не решены и эти соотношения до сих пор не найдены в России. Надеемся, что данная публикация внесет вклад в изучение проблемы холодной войны у нас.

V

Нельзя также обойти проблему, которой Кинг­стон-Макклори уделил столько внимания — орга­низации органа, руководящего проведением в жизнь национальной стратегии. Конечно, подроб­ные описания системы военного руководства Вели­кобритании, приведенные в книге, для нас имеют только познавательный характер. Останавливаться на этом вопросе нас вынуждают только претензии на решение этого вопроса так называемой «мысля­щей интеллигенции», все «мышление» которой сводится к чисто обезьяньему подражанию Западу. В данном случае мы имеем в виду пресловутый «гражданский контроль» над вооруженными сила­ми, вздохи о котором в последнее время слышатся из всех углов.

В постановке российской «мыслящей интелли­генции» вопрос выглядит так, что военным нельзя доверить даже чистку сапог и в любом вопросе за их действиями должны присматривать некие высоколобые комиссары. Ну, уж во всяком случае в органах высшего военного руководства военных и на дух не должно быть. Удивительно, но подобный детский лепет (или бормотание сумасшедшего?) все еще пользуется спросом в средствах массовой информации, что можно объяснить только принад­лежностью этих средств к средствам ведения хо­лодной войны. Между тем, любому человеку, мало-мальски знакомому с практикой или хотя бы с тео­рией управления, известно, что управлять с максимальной эффективностью могут только специалис­ты. «Специалисты» в данном случае ключевое сло­во, и уже на втором плане встает вопрос — специа­листы в чем?

Военная система государства чрезвычайно сложна и не ограничивается военным министер­ством и подчиненными ему организациями, учреж­дениями и войсками. Она начинается с органа, при­нимающего политические решения, то есть с прези­дента Российской Федерации и его советнического и консультационного аппарата. Затем эта система включает, кроме чисто военного ведомства, ведом­ство, управляющее военной промышленностью и мобилизацией гражданской промышленности для военных нужд — как бы такое ведомство ни назы­валось, оно должно быть встроено в систему управ­ления промышленностью; аналогичные ведомства должны присутствовать и в структурах управления научными исследованиями, финансами, путями со­общения… да стоит ли перечислять? Военное ве­домство способно решить сию задачу только в том случае, если должным образом функционирует вся эта оборонная система, в той или иной мере охва­тывающая все сферы жизни и деятельности госу­дарства. О каком еще гражданском контроле может идти речь?

Вся болтовня о гражданском контроле порожде­на простой, как мычание, идейкой — на Западе оно так, и у нас должно быть так. Что ж, рекомендуем еще раз перечитать те главы книги Кингстона-Макклори, чтобы узнать — как оно «там». Возможно, даже до мозга представителя «мыслящей интелли­генции» дойдет (на самом деле это выражение — всего лишь риторическая фигура; мы заранее уве­рены, что до мозга представителя «мыслящей интеллигенции» ничего не сможет дойти, кроме того, что придет из-за западной границы), что и там гражданский министр обороны — специалист по управлению, причем по управлению на своем уров­не, который (уровень) не требует от него решения специфически военных проблем, будь то в сфере управления войсками или в военно-технической сфере. Кингстон-Макклори описывает систему, ко­торая складывалась веками и достаточно ясно гово­рит, что истоком этой системы является нацио­нальный характер. Некритично перенесенная к нам, эта система просто будет нежизненной, аналогично тому, как в июне 1941 г. Сталин назначил Верхов­ным главнокомандующим «советского Гинденбурга» — маршала Тимошенко. Несмотря на несомнен­но высокие личные и деловые качества покойного маршала, он в качестве главковерха явно не спра­вился со своими обязанностями, потому что вре­мена Гинденбургов и Фошей уже прошли и этот пост должен был занимать не военный специалист, пусть даже самого высокого класса, а военно-поли­тический диктатор. К чести покойного диктатора, он это понял довольно быстро.

И самое главное, что следует извлечь из описа­ния органов стратегического руководства Велико­британии — что там гражданские лица, работаю­щие в этих органах, являются не высокомерными и невежественными политическими комиссарами, а правительственными чиновниками-профессиона­лами. Они работают рука об руку с военнослужа­щими, не противопоставляя себя им и не ставя себе задачу «контролировать» военных. Они в высших военных учреждениях представляют собою связу­ющее звено собственно военной структуры с поли­тическими и административными органами государства — звено, совершенно необходимое, отсут­ствие которого крайне негативно сказывается на де­ятельности российских органов военного и даже по­литического управления. Мы полагаем, что осозна­ние этого положения способно стать одним из ос­новных уроков книги покойного вице-маршала RAF.

А в целом, как мы уже говорили, книга в первую очередь дает не рецепты, а методики. Конечно, в це­лом как методологическое пособие принять ее не­возможно, но для нашего общества, в вопросах стратегии вполне девственного, она может послу­жить, по крайней мере, введением в методологию выработки стратегии. В этом качестве мы и предла­гаем ее принимать.

Публикуется по статье: Е. Морозов. Учебник по стратегии//Э.Д. Кингстон-Макклори. Глобальная стратегия. Москва-Жуковский, «Кучково поле», 2005, с.7-29